В числе пассажиров на пароходе находился пожилой господин； лицо у него было такое веселое， довольное， что， не лги оно только， обладателя его приходилось признать счастливейшим человеком на свете. Да так оно и было - он сам сказал мне это. Оказался он моим земляком， датчанином， и директором странствующей труппы. Всю труппу он возил с собою в большом сундуке： он был директором кукольного театра. Природный веселый нрав господина директора прошел через горнило испытания и закалился благодаря эксперименту одного политехника. Последний превратил директора в истинного счастливца. Сразу я не смекнул， в чем было дело； тогда он подробно рассказал мне всю историю. Вот она.

- Дело было в городе Слагельсе， - рассказывал он. - Я давал представление в зале на почтовой станции； сбор был полный， публика блестящая， но совсем зеленая， за исключением двух-трех пожилых матрон. Вдруг входит господин в черной паре， с виду студент， садится и где следует смеется， где следует аплодирует！…… Зритель не из обыкновенных！ Я захотел узнать， кто он такой. Слышу - кандидат политехнических наук， командированный в провинцию просвещать народ. В восемь часов вечера представление мое кончилось， детям надо ведь ложиться спать пораньше， а мое дело заботиться об удобствах публики. В девять часов начал читать лекцию и показывать свои опыты кандидат， и теперь я превратился в слушателя. Да， оно и стоило послушать и поглядеть！ Правда， большую часть лекции впору было понять разве пастору， как это у нас говорится， но все же я кое-что понял， а главное， усвоил себе мысль， что если мы， люди， способны додуматься до таких вещей， то должны годиться кое на что и после того， как нас упрячут в землю. Кандидат положительно делал маленькие чудеса， но все выходило у него так просто， естественно！ Во времена Моисея и пророков такой политехник прослыл бы за одного из первых мудрецов， а в средние века его бы просто сожгли！ Всю ночь я не мог заснуть； на другой день вечером я опять давал представление； кандидат снова присутствовал， и я был， что называется， в ударе. Я слышал от одного актера， что он， играя роли первых любовников， всегда имел в виду одну из зрительниц， для нее одной и играл， забывая всех остальных. Такою "зрительницей" стал для меня кандидат； для него я и играл. Представление кончилось， всю мою труппу вызвали， а меня кандидат пригласил к себе распить с ним в компании бутылочку вина. Он говорил о моем театре， а я - о его науке， и думаю， что оба мы были одинаково довольны друг другом， но я в своем деле все-таки перещеголял его： он-то многих из своих фокусов и сам объяснить не мог. Почему， например， железная пластинка， пропущенная сквозь спираль， намагничивается？ Она словно одухотворяется， но как， чем？ Вот и с людьми то же самое， думается мне： создатель пропускает их через спираль времени， на них нисходит дух， и вот вам - Наполеон， Лютер или кто-нибудь другой в этом роде. "Мир - ряд чудес， сказал мой кандидат， - но мы так привыкли к ним， что зовем их обыденными явлениями". И он пустился в объяснения； под конец мне стало казаться， что мне как будто приподняли темя и мозговое помещение мое расширилось！ Я сознался， что， не уйди уже мое время， я бы сейчас же поступил в политехнический институт， учиться разбирать мир по косточкам， даром что я и без того один из счастливейших людей на свете！ "Один из счастливейших людей！ - повторил кандидат， словно смакуя мои слова. - Так вы счастливы？" - "Да！ - ответил я. - Я счастлив； меня с моей труппой принимают отлично во всех городах. Правда， есть у меня одно желание， которое иногда дразнит меня， как бесенок， и смущает мой веселый нрав…… Мне бы хотелось стать директором настоящей труппы！" - "Вы хотели бы оживить своих марионеток？ Желали бы， чтобы они сделались настоящими актерами， а вы директором настоящей труппы？ - спросил меня кандидат. - Вы думаете， что будете тогда вполне счастливы？"

Сам он этого не думал， а я думал， и мы долго спорили， но каждый остался при своем мнении. Разговаривая， мы не переставали чокаться： вино было доброе， но не простое， что ни говори； иначе пришлось бы объяснить всю историю тем， что я попросту наклюкался！ Но пьян я не был， ни-ни！…… Вдруг вижу， всю комнату точно озарило солнцем； лицо кандидата так и светится. Мне сейчас вспомнились сказания о вечно юных богах древности， разгуливавших по свету. Я сказал ему об этом， он улыбнулся， и я готов был поклясться， что передо мною сидит сам переодетый бог или один из сродников богов. Так оно и было； и вот желанию моему суждено было исполниться： куклы должны были сделаться живыми людьми， а я - настоящим директором. По этому случаю мы выпили еще； потом кандидат запрятал всех моих кукол в сундук， привязал его к моей спине и пропустил меня через спираль. Я и теперь еще слышу， как я шлепнулся на пол！

В самом деле， я лежал на полу， а вся моя труппа выпрыгнула из ящика. Куклы превратились в замечательных артистов - это они сами мне сказали， - а я был их директором. Все было готово к первому представлению， но вся труппа желала поговорить со мною， публика тоже. Первая танцовщица заявила， что， если она не будет стоять на одной ножке， сборы падут； она являлась главным лицом в труппе и требовала соответственного обращения с собою. Кукла， игравшая королев， желала， чтобы с нею и вне сцены обходились как с королевой， - иначе она отвыкнет от своего амплуа！ Выходной актер， являвшийся с письмами， воображал себя такою же артистическою величиною， как и первый любовник： нет ни малых， ни великих актеров， все одинаково важны в смысле сценического ансамбля！ Трагик же требовал， чтобы вся его роль сплошь состояла из одних сильных мест： за ними ведь следуют аплодисменты и вызовы. Примадонна хотела играть только при красном бенгальском освещении - это ей шло， а голубое было не к лицу. Словом， все жужжали， точно мухи в бутылке， а в середине ее сидел я сам - я был директором！ Дыхание спиралось у меня в груди， голова кружилась， я очутился в самом жалком положении， в какое только может попасть человек： меня окружала совсем новая порода людей！ Я от души желал упрятать их всех опять в сундук и вовеки не бывать настоящим директором！ Я и сказал им прямо， что все они， в сущности， только марионетки， а они за это избили меня до полусмерти.

Очнулся я на своей постели， в своей комнате. Как я попал туда от кандидата， знает он， а не я. Месяц светил прямо на пол， а на полу валялся опрокинутый сундук и вокруг него все мои куклы， малые и большие，- вся труппа！ Я зевать не стал， спрыгнул с постели， побросал их всех в сундук， которых ногами вниз， которых головой， захлопнул крышку и сам уселся на нее. Вот-то была картина！ Можете вы себе представить ее？ Я могу. "Ну-с， теперь вы останетесь там！ - сказал я куклам. - А я никогда больше не пожелаю оживить вас！" На душе у меня стало так легко， я опять был счастливейшим человеком. Кандидат политехнических наук просветил меня. Я был до того счастлив， что как сидел на сундуке， так и заснул. Утром - скорее， впрочем， в полдень， я непостижимо долго спал в этот день！ - я проснулся и увидал， что все еще сижу на сундуке. Теперь я был вполне счастлив： я убедился， что мое прежнее желание было просто глупостью. Я справился о кандидате， но он исчез， как исчезали греческие и римские боги. С тех пор и я остаюсь счастливейшим человеком. Ну， не счастливый ли я в самом деле директор？ Труппа моя не рассуждает， публика тоже， а забавляется себе от всей души. И я свободно могу сам сочинять для себя пьесы. Из всех пьес я беру что хочу - самое лучшее， и никто не в претензии. Есть такие пьесы， которыми теперь директора больших театров пренебрегают， но которые лет тридцать тому назад давали полные сборы， заставляли публику проливать слезы： я даю эти пьесы на своей сцене， и малыши плачут， как， бывало， плакали их папаши и мамаши. Я даю "Иоганну Монфокон" и "Дювеке" - конечно， в сокращенном виде： малыши не любят длинной любовной канители； им хоть несчастливо， да скоро. Так-то изъездил я всю Данию и вдоль и поперек， знаю всех， и меня знают все. Теперь вот направляюсь в Швецию； посчастливится мне там， наживу деньжонок - сделаюсь скандинавом （приверженцем идеи объединения всех трех северных государств）， а иначе - нет； говорю вам откровенно， как своему земляку！

А я в качестве такового， конечно， не замедлил рассказать о своей встрече вам； такая уж у меня повадка - рассказывать.