Таня недовольно сузила глаза и даже, наверное, хотела открыть рот и защитить меня от ненужной опеки, но я не устояла под таким напором и вернулась на Ропшинскую. "Хоть посмотрю, что такое "Фиат"," - утешала я себя. И действительно под окнами нашего офиса стояла аккуратненькая серенькая машинка с красными номерами и подмигивала мне фарами. И несмотря на то, что передо мной заботливо открыли дверь, а на сидении лежала красная роза, именно такая, какие мне нравятся - длинная и колючая, несмотря на шампанское, летящий ход автомобиля, я еще не сдалась, не пошла к тем чужим, неведомым берегам. Почему-то все время я думала о Мише. О том, что вот и он сперва открывал передо мной двери, дарил цветы, по-мальчишески похвалялся тем, как лихо он водит свою шикарную BMW Z-3... И вроде бы одни и те же поступки, но разница ощущалась огромная... Мы сидели в каком-то уличном кафе, болтали о всякой всячине, и разговор как будто скользил поверх меня, но одна фраза заставила меня вздрогнуть, включиться в беседу всем сознанием. Совсем неожиданно Боренька признался, что его любимая книга роман Стефана Цвейга "Нетерпение сердца". Вот с этого момента я уже никогда не называла его в своих мыслях иначе, как Боренька. Бог мой! А я то всегда считала эту сопливенькую книжонку бабской!
Оказывается, не все такие толстокожие, как Михаил Евгеньевич Коляковцев! Тогда я поняла, в чем между ними разница. Миша, самый умный, самый красивый, самый сильный из всех, кого я когда-либо знала, был взрослым циником, и его ухаживания, в сущности, были просто поддерживанием традиций и в некоторым смысле тонким расчетом. Но Боря... Боренька, несмотря на свои двадцать четыре года, остался мальчиком, живущим в романтических грезах... Только его грезы были тесно связаны с явью, он сам строил воздушные замки и всем сердцем верил в них. Мои же мечты жили только на бумаге - стихи, рассказы, письма.